Cпойлер
Мы все смотрим и смотрим про Штирлица, все снимаем и снимаем героический лубок, скупаем на светофорах у цыган пилотки с плакатов, маячим перед американским Белым домом георгиевскими ленточками.
Нам бы похоронить наших павших, а мы выкапываем их и гоним в новый бой, и они идут, безгласные — на Берлин, на Киев, на Вашингтон. Бессмертный полк идет пехотой по Красной площади в атаку следом за самой современной бронетехникой — никак не могущие умереть за пока еще живыми.
Мы слушаем, как лоснящиеся артисты поют нам весь май, каждый май, фронтовые песни — и все это песни про смерть, про готовность умереть юным, про то, как страшно умирать, и про то, как научиться умирать; щемящие, могучие, ритуальные песни, от которых мы забываем себя. От них мы сами хотим строиться шеренгами, сами ищем вождей, за которых было бы браво умереть, и любой вождь подходит нам, чтобы умереть за него. Так нам кажется в мае.
Мы выкручиваем себе шею, глядя назад. Мы ищем вдохновения в прошлом, потому что ничего не понимаем про свое будущее. Мы боимся будущего, боимся, что в его неизвестности и неизведанности нас ждут хаос и разрушение. Мы ищем силы в своем чудовищном, жестоком, кровавом прошлом, потому что хотим себя убедить, что самое страшное уже позади — и мы пережили его.
Люди, которые нас ведут, незаметно для себя состарились и хотят, как все живые люди, обратно в свою молодость. Они боятся идти вперед, потому что их впереди ждут пенсия и смерть. Они не пытаются представить себе наше будущее, потому что им в нашем будущем нет места. А будущее тем временем откатывается все дальше от нас, от нашей линии фронта, от наших бункеров, траншей и землянок. Нам уже не видно его, оно уже за горизонтом. Нам его уже, может, никогда не догнать.
Но пока мы с честью не похороним всех поднятых из разрытых нами могил, нам нет дороги в будущее. Мы думали, в прошлое можно играть, но теперь оно играет в нас.