Cпойлер
22 февраля 1946 года советник посольства США в Москве Джордж Кеннан отправил в Госдепартамент телеграмму за номером 511 длиной в 8000 слов, которая вошла в историю под названием «Длинная телеграмма». В ней он объяснил, почему Сталин без всяких на то причин начал проявлять враждебность к США, отказываться от участия в таких, казалось бы, выгодных для СССР проектах, как План Маршалла или Всемирный банк, и вообще не проявляет интереса к интеграции в послевоенное устройство мира, которое по замыслу должно было навсегда покончить с войнами и силовыми противостояниями.
Творцы западной политики не могли понять, чем они заслужили недоверие своего недавнего союзника. Ведь на всех переговорах они уступали всем его требованиям. Сам Рузвельт, отправляясь на Ялтинскую конференцию, сказал: «Я думаю, что Сталин не хочет ничего, кроме безопасности для своей страны. Если я дам ему все, что он захочет, то, noblesse oblige, он начнет работать на благо демократии и мира». И отдал Восточную Европу.
Вот, что было сказано в Длинной телеграмме Кеннана по этому поводу: «В основе невротического представления Кремля о мировой политике лежит традиционное инстинктивное чувство неуверенности в себе, страх перед более компетентным, сильным, лучше организованным обществом… Российские правители всегда чувствовали, что их власть не выдерживает сравнения с политическими системами западных стран». Кеннан объяснил, что агрессивность Кремля вызвана не неправильно понятыми намерениями западных партнеров, а исконным русским комплексом неполноценности, и ее невозможно умиротворить жестами доброй воли.
Меморандум Кеннана стал идеологическим обоснованием «Доктрины сдерживания», основанной на понимании, что российская власть в принципе, по самой своей природе не способна к сближению со свободным миром, потому что воспринимает его как экзистенциальную угрозу именно потому, что он свободный.
С этого началась Холодная война. В отличие от большинства войн, ее непосредственной причиной стало не конкретное действие одной из сторон вроде акта агрессии, нарушения договора или передвижения войск, а неожиданное переосмысление ситуации, разрушение ошибочной картины, осознание реальности.
Так и сегодня.
На протяжении 15-ти лет творцы американской политики находились в плену иллюзии, что Путин, несмотря на всю свою специфику, может быть интегрирован в новое устройство мира, возникшее после Холодной войны, потому что, как и Сталин в глазах Рузвельта, он «не хочет ничего, кроме безопасности для своей страны». От тех, кто пытался утверждать, что единственное, что он хочет, это сохранение своего режима, который в принципе не совместим с Западом, отмахивались как от опасных возмутителей спокойствия.
Как и в прошлый раз прозрение наступило неожиданно и быстро. Как и почему ответственные лица в Вашингтоне увидели в аннексии Крыма и луганско-донецкой эпопее то, что не видели в захвате Абхазии и Южной Осетии и в антиамериканской истерии внутри страны, не суть важно. Важно, что наконец увидели, и в своем отношении к России прошли точку невозврата.
Если раньше в разногласиях с Кремлем в головах американцев доминировала модель корпоративного соперничества с себе подобными участниками одного порядка вещей, то теперь они видят перед собой не слишком понятных, но явно злобных существ, которые их боятся и ненавидят.
Если бы нынешняя ситуация в Сирии возникла два года назад, то Америка искала бы точки соприкосновения и взаимной выгоды с Россией. Сегодня она ждет подвоха, ибо поняла, что для Путина она — враг номер один, какой была для Сталина.
Как заметило недавно одно высокопоставленное лицо в Госдепе, «Мы не до конца понимаем, как работают мозги у обитателей Кремля. Мы не понимали этого и во времена Холодной войны. Но ведь мы же ее выиграли!»
