Cпойлер
И вот, в зиму 1918 года, Город жил странною, неестественной жизнью,
которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии. За
каменными стенами все квартиры были переполнены. Свои давнишние исконные
жители жались и продолжали сжиматься дальше, волею-неволею впуская новых
пришельцев, устремлявшихся на Город. И те как раз и приезжали по этому
стреловидному мосту оттуда, где загадочные сизые дымки.
Бежали седоватые банкиры со своими женами, бежали талантливые дельцы,
оставившие доверенных помощников в Москве, которым было поручено не терять
связи с тем новым миром, который нарождался в Московском царстве,
домовладельцы, покинувшие дома верным тайным приказчикам, промышленники,
купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские и
петербургские, продажные, алчные, трусливые. Кокотки. Честные дамы из
аристократических фамилий. Их нежные дочери, петербургские бледные
развратницы с накрашенными карминовыми губами. Бежали секретари директоров
департаментов, юные пассивные педерасты. Бежали князья и алтынники, поэты
и ростовщики, жандармы и актрисы императорских театров. Вся эта масса,
просачиваясь в щель, держала свой путь на Город.
Всю весну, начиная с избрания гетмана, он наполнялся и наполнялся
пришельцами. В квартирах спали на диванах и стульях. Обедали огромными
обществами за столами в богатых квартирах. Открылись бесчисленные съестные
лавки-паштетные, торговавшие до глубокой ночи, кафе, где подавали кофе и
где можно было купить женщину, новые театры миниатюр, на подмостках
которых кривлялись и смешили народ все наиболее известные актеры,
слетевшиеся из двух столиц, открылся знаменитый театр "Лиловый негр" и
величественный, до белого утра гремящий тарелками, клуб "Прах" (поэты -
режиссеры - артисты - художники) на Николаевской улице. Тотчас же вышли
новые газеты, и лучшие перья в России начали писать в них фельетоны и в
этих фельетонах поносить большевиков. Извозчики целыми днями таскали
седоков из ресторана в ресторан, и по ночам в кабаре играла струнная
музыка, и в табачном дыму светились неземной красотой лица белых,
истощенных, закокаиненных проституток.
Город разбухал, ширился, лез, как опара из горшка. До самого рассвета
шелестели игорные клубы, и в них играли личности петербургские и личности
городские, играли важные и гордые немецкие лейтенанты и майоры, которых
русские боялись и уважали. Играли арапы из клубов Москвы и
украинско-русские, уже висящие на волоске помещики. В кафе "Максим"
соловьем свистал на скрипке обаятельный сдобный румын, и глаза у него были
чудесные, печальные, томные, с синеватым белком, а волосы - бархатные.
Лампы, увитые цыганскими шалями, бросали два света - вниз белый
электрический, а вбок и вверх - оранжевый. Звездою голубого пыльного шелку
разливался потолок, в голубых ложах сверкали крупные бриллианты и
лоснились рыжеватые сибирские меха. И пахло жженым кофе, потом, спиртом и
французскими духами. Все лето восемнадцатого года по Николаевской шаркали
дутые лихачи, в наваченных кафтанах, и в ряд до света конусами горели
машины. В окнах магазинов мохнатились цветочные леса, бревнами золотистого
жиру висели балыки, орлами и печатями томно сверкали бутылки прекрасного
шампанского вина "Абрау".
И все лето, и все лето напирали и напирали новые. Появились
хрящевато-белые с серенькой бритой щетинкой на лицах, с сияющими лаком
штиблетами и наглыми глазами тенора-солисты, члены Государственной думы в
пенсне, б... со звонкими фамилиями, биллиардные игроки... водили девок в
магазины покупать краску для губ и дамские штаны из батиста с чудовищным
разрезом. Покупали девкам лак.
Гнали письма в единственную отдушину, через смутную Польшу (ни один
черт не знал, кстати говоря, что в ней творится и что это за такая новая
страна - Польша), в Германию, великую страну честных тевтонов, запрашивая
визы, переводя деньги, чуя, что, может быть, придется ехать дальше и
дальше, туда, куда ни в коем случае не достигнет страшный бой и грохот
большевистских боевых полков. Мечтали о Франции, о Париже, тосковали при
мысли, что попасть туда очень трудно, почти невозможно. Еще больше
тосковали во время тех страшных и не совсем ясных мыслей, что вдруг
приходили в бессонные ночи на чужих диванах.
- А вдруг? а вдруг? а вдруг? лопнет этот железный кордон... И хлынут
серые. Ох, страшно...
