на фейсбуке некоторые фэровцы (бывшие?) "полюбили"
эту статьюЧитать страшновато, он так буднично описывает 37 год,
В то время аресты были не чем-то невероятно трагическим, а повседневной нормой жизни. Люди утром звонили друг другу, чтобы удостовериться – «ты еще на месте?» Нельзя было себе позволить даже мысленно сформулировать: «Какой ужасный режим, как хорошо, чтобы он провалился в тартарары!» Этот режим казался незыблемым, и мы были полностью в его власти и с ним смирились...
А после 1956 года наступила «оттепель». Действительно, наступило замечательное время, когда можно было ложиться спать, не боясь, что тебя в 3 часа утра разбудят. То есть перестали убивать просто так. И если ты не занимался политикой, самиздатом, то никто к тебе не привязывался.
Но интересно про этих эмигрантов, которые после революции сбежали в Париж, а потом вернулись - оказывается, они там в Париже прониклись величием родины. Но ещё оказывается, что они не собирались интегрироваться, а просто пережидали, когда тот режим загнётся и можно будет вернуться. Когда он не загнулся, они начали хотеть вернуться даже в него.
За год до того в Париж приехали мой дед, академик Насонов, и бабушка. Деду, ввиду его заслуг, разрешили поехать во Францию к какому-то знаменитому хирургу на операцию. Моя мама говорила своей маме, Екатерине Александровне Насоновой, урожденной Корниловой, что собирается вместе с детьми вернуться в Россию. И моя бабушка предупреждала: «Ни в коем случае этого делать нельзя! Ты не представляешь себе, что у нас происходит! Как все страшно и с каждым днем все страшнее!» А моя мама, прожившая к тому времени уже 15 лет в эмиграции, ей отвечала: «Ты не понимаешь того, как прекрасно все, что у вас происходит!» Вот что такое добровольное ослепление и добровольное рабство.
Не могу сказать, что я ожидал этого, но очень скоро после приезда в Россию я увидел, что моя мама впала в некоторое уныние, и весь этот энтузиазм, которым она горела в Париже, в Москве быстро исчез. И через несколько дней ко мне в больницу пришел мой дядюшка и сообщил, что всех арестовали. Если бы я в тот момент оказался дома, меня, наверное, тоже бы арестовали. Меня арестовали 3 года спустя.
А так же про этих пидоров-послов, которые за гос. деньги живут в парижах, но уверяют всех, что родина невыразимо велика и все должны туда вернуться (кроме них).
как Марина Ивановна после ареста Сережи пошла к Эренбургу и сказала: «Что же вы меня в Париже уговаривали вернуться? Вы мне говорили – у вас там ваш читатель, ваша литературная жизнь! Что вы здесь в эмиграции прозябаете? Кто вас читает? - И что теперь?» И Эренбург ей ответил: «Марина, вы не понимаете, что есть высшие интересы, которые над нами, и мы должны смириться и продолжать писать и т.д». Тогда она сказала: «Вы негодяй!» и ушла, хлопнув дверь.
- Выходит, именно Эренбург сыграл роковую роль в ее судьбе?
- Роковую! И очень некрасивую. Он был советским послом по европейским делам. Писатель, который по полгода проводит в Париже, сидит в кафе на Монпарнасе за одним столом с Пикассо и у которого свои соображения о стиле Стендаля... После этого он рассказывал о колхозных «прелестях»...
